Нужно, чтобы в какой-то момент на текст смотрел живой человек глазами и подчеркивал там нужные места руками, — никакая машина его в этой ситуации заменить не может, потому что она не различает смыслов.

Машина бы попалась на замене крови на лимфу, машина этого не видит, а человек понимает, что это тот же самый текст, в котором сделана подмена.

Масштаб этой диссерорезной индустрии становится понятен только тогда, когда объем полученной информации становится достаточно большим.

В географическом смысле это выглядит так.

Все-таки в Москве больше всего, в Питере немало, и есть еще с десяток городов, которые оказываются центрами этого производства.

По отраслям это выглядит так. Почему в экономике хуже всего? Потому что бизнес, потому что большое количество людей, занимающихся предпринимательской деятельностью, тоже покупают себе диссертации — чаще всего, по экономике. Понятно, что среди политиков это тоже чрезвычайно популярное направление.

Вот по важным для нас группам населения.

Среди членов Академии наук — почти нет, среди диссертаций по праву — три с лишним процента, по педагогике — 5%, а дальше по группам:

16% диссертаций, защищенных директорами школ, являются ворованными;

21% диссертаций, защищенных ректорами высших учебных заведений, являются ворованными.

Бывают такие губернаторы, у которых никаких диссертаций нет, но из диссертаций, защищенных губернаторами, 29% — краденные. А из диссертаций, защищенных депутатами, — больше 40%. Это самое большая группа риска.

Вот небольшая социология, которую мы в результате начинаем получать. Это все оказывается борьбой не с диссертациями, а с репутациями.

Это и есть репутационная катастрофа — количество людей, окружающих нас, которые себя выдают не за то, чем они являются на самом деле.

Которые в реальности не представляют из себя той ценности, которую они хотят из себя изобразить. Зачем все это нужно? Понты, прежде всего понты. Есть набор традиционных атрибутов, которые должны быть у настоящего джентльмена, и у правильного пацана должна быть еще, конечно, и степень.

Это не всегда так. Есть какие-то отдельные вещи, например, все, что связано с правовой сферой: если районный судья хочет быть областным судьей, ему надо быть кандидатом наук. Это нигде не написано, но это все знают. То же самое с прокурором, со следователем, с полицейским.

Если полицейский хочет быть начальником городского управления МВД, ему надо быть кандидатом наук. Он идет и покупает диссертацию.

Это нигде не сказано, это нигде не написано, но всем понятно: это дедовщина, в сущности. «Я был молодой — мучился, теперь ты иди мучайся», — это ровно так же работает.

Интересно, что это ровно так же работает и в медицине: если врач хочет быть завотделением, то ему надо быть кандидатом наук, если он хочет быть главврачом он должен быть доктором наук. Это нигде не написано, но все это знают, и это обязательное требование. А дальше все это имеет последствия.

Если вы приходите в частную клинику, то что вы видите написанное возле кассы? Если вы хотите доктора медицинских наук, то это будет стоить примерно в три раза дороже, чем обыкновенный врач (это средняя статистика ВЦИОМ), поэтому иди и купи диссертацию.

Пройдя стадию веселого троллинга и собирания огромной статистической информации, я понял, что нужно начинать добиваться результата. И дальше за каждой диссертацией, у которой еще не истек срок давности, появляется так называемый ЗоЛУС — заявление о лишении ученой степени, которое отправляется по всем инстанциям. И нужно пытаться выиграть эти, скажем так, суды.

Был этап, когда никто вообще не обращал на это никакого внимания. Потом был этап, когда мы начали получать какие-то бессмысленные отписки. А потом начался этап, когда все больше и больше появилось рассмотрений дела по существу.

Сегодня количество случаев, когда по заявлениям, написанным экспертами «Диссернета», происходит рассмотрение в диссертационных советах и ВАКе, исчисляется уже многими десятками.

На сайте появилась таблица, по которой можно следить за тем, как происходят эти тяжбы. Оказалось, что это одна из самых больших статей расходов.

Вообще, «Диссернет» — довольно дешевая вещь. Она не требует большого количества денег, потому что люди работают бесплатно. А деньги нужны, например, на то, чтобы ездить по разным провинциальным вузам и университетам, участвовать в рассмотрении этих жалоб — что обязательно нужно делать, потому что если нет того, кто написал жалобу, то можно почти не рассчитывать на результат. Так что приходится много ездить, и люди ездят.

Одна из самых больших рыб, которая попала в наши сети, — Олег Свириденко, заместитель председателя Верховного суда, главный арбитражный судья в России. Чтобы сделать диссертационную жалобу, пришлось собрать довольно много людей, которые готовы ее подписать.

И такой вид работы в «Диссернете» тоже есть — люди, которые согласны подписывать, готовые своим именем, своей репутацией продвигать эту работу. Чем больше имен и чем больше людей, которые это подпирают своей репутацией, тем больше шансов, что это будет иметь какой-то результат.

История со Свириденко продолжалась довольно долго, был чрезвычайно большой скандал, и пришлось собрать большую компанию людей, которые согласились выступать от имени «Диссернета» на этих обсуждениях. И, разумеется, ничего у нас с ним не получилось.

Понятно, что этого нам никто не отдал. Дело его было рассмотрено, и довольно быстро мы получили вердикт, что там все в порядке. А что такое «все в порядке»? Да, действительно, все эти заимствования есть, но в них нет ничего плохого, потому что одно дело, когда человек тащит текст в какие-то важные места в своей диссертации, а бывают еще какие-то неважные места. И там это нестрашно. Или, например, если человек берет текст из какой-то редкой малоизвестной работы, то нехорошо. А если он тащит, например, из вузовского учебника, то ничего страшного. Наконец, бывают работы важные, ценные, совершившие важный вклад в науку — вот из них нехорошо брать текст. А если это никому не нужная ерунда, то почему и не взять?

Короче говоря, диссертация этого заместителя председателя Верховного суда состоит из кусков плохого, всем известного текста, засунутого в неважные места, и поэтому там все в порядке, и к нему нет никаких претензий.

Посмотрим, что будет из этого дальше. Пока выиграть эту историю нам не удалось, хотя было довольно много разговоров.

А бывает и так. Вот человек, еще недавно — чрезвычайно важный в Москве, глава Мосгордумы, шесть раз был ее депутатом. Чрезвычайно долгая история. Больше двух лет продолжалась эта тяжба. Кончилось тем, что в последнюю секунду, буквально за полдня до того, как было готово решение о лишении его ученой степени, он принял благородное решение добровольно от нее отказаться.

Сбежал в последнюю секунду. Окей, хорошо, мы вполне согласны и на такой поворот событий.

Вообще, здесь возникает некая моральная проблема. Она заключается в том, что время от времени нам говорят: «А что ж вы подаете мячики в какой-то чужой борьбе? Кто-то на кого-то наезжает, кто-то с кем-то воюет, а вы помогаете! Понятно, что эта история произошла потому, что какие-то его враги его победили, а вы им помогли».

Ответ на это очень простой: и хорошо. Месседж, который мы посылаем этим людям, заключается в следующем: «Дорогой жулик, имей в виду, что рано или поздно эту бомбу под тобой кто-нибудь взорвет. Не делай этого, потому что когда-нибудь этим кто-нибудь воспользуется. Когда-нибудь найдется человек, который захочет под этим предлогом с тобой расправиться. Не давай этому предлога».

По-моему, это вполне поучительная формула. И мы совершенно не смущаемся тем, что достаточно часто «диссернетовские» материалы оказываются инструментом в борьбе одних сволочей с другими подлецами. Ничего страшного! Другим будет наука, что называется.

Единственное, с чем бороться чрезвычайно сложно — это со сроком давности. Россия — удивительная в этом смысле страна.

Представьте, что вы едете в машине, вас останавливает полицейский, смотрит ваши права и говорит, что они фальшивые. А вы ему на это отвечаете: «Ничего страшного, я уже три года по ним езжу, поэтому все в порядке».

А вот с диссертациями ровно так и происходит. Существует срок давности: какое-то время он был трехлетний, теперь продлился до 10 лет. Но сам факт существования такого срока создает довольно идиотскую ситуацию. Колоссальное количество людей говорит: «Срок прошел, я в домике! Ничего уже больше не страшно».

Так и оказывается, что выводы-то гораздо шире, чем история про то, кто украл диссертацию. Мы можем совершенно спокойно говорить об этих людях то, для чего, наверное, в другой ситуации потребовалось устраивать гигантское расследование и собирать колоссальное количество сложных материалов.

А теперь мы можем абсолютно уверенно заявить это, и опровергнуть это довольно сложно.

«Диссернет» — это только частный случай некоторого класса гражданских проектов. Мне пришлось в 2011 году принимать участие в зарождении истории про «Синие ведерки», когда только казалось, что это борьба с людьми, которые нарушают правила дорожного движения.

В действительности это был протест против сословности российского общества, против того, что эта каста начальства, в отличие от касты населения, умудрилась создать ситуацию, в которой у нее есть все отдельное: отдельные места, где эти люди живут, отдельные магазины, которыми они пользуются, отдельные учебные заведения, в которых учатся их дети, отдельные банки, в которых они держат свои деньги, и так далее. Много всякого отдельного, но дорога общая. И выясняется, что дорога, как, может быть, и канализация, — это единственное место, где они встречаются со всем остальным населением, и где эти две касты оказываются рядом друг с другом, и где у них есть возможность сказать друг другу то, что они друг о друге думают. Так и образовались «Синие ведерки».

«Все в суд!» — это была история после выборов 2011 и 2012 годов, когда люди в массовом порядке подавали гражданские иски по поводу нарушений на выборах. Был создан сайт, механизм, и довольно большое количество людей превращали свои наблюдения за выборами в судебные документы.

«Диссернет», «Синие ведерки», «Все в суд», «Последний адрес» — четыре проекта, которые возникали один за другим, казалось бы, совершенно разные, посвящены разным темам и созданы по разным поводам, но у них есть кое-что общее.

Давайте я напомню, что такое «Последний адрес». Начиналось все с европейского мотива. Проект под названием «Камни преткновения» с 1993 года существует в Европе. Я думаю, что многие видели такие булыжники в мостовой в самых разных странах. Больше 50 000 этих камней сегодня уже расставлено в 12 странах Европы — в Германии, Австрии, Италии, Норвегии, Голландии, Чехии. Даже в России есть город Орел, где есть два таких знака.

В какой-то момент появилась идея сделать аналогичный проект в России — правда, не по поводу Холокоста, а по поводу политических репрессий. Начали с 1930–1950-х годов, хотя на самом деле проект гораздо шире и охватывает весь период, который описан в законе «О реабилитации жертв политических репрессий» 1991 года. В нем сказано, что период с 1917 года и по сей день — это период политических репрессий, которыми мы обязаны заниматься.

Основа всего этого — уникальный архив «Мемориала», на сегодняшний день содержащий более трех с половиной миллионов дел репрессированных. Идея заключается в том, чтобы совместить адрес человека, который стал последним при его жизни, с его именем. Есть база данных, которая позволяет находить по адресам людей, которые были здесь арестованы и которых отсюда увели. Например, вот улица, на которой я живу, это мой дом. Моей квартиры здесь нет, но есть соседняя.

Это производит довольно сильное впечатление, когда ты обнаруживаешь здесь, рядом человека, который держался рукой за эту же дверную ручку и был рядом с тобой. Это переворачивает привычные методы нашего разговора об этом. Чаще всего мы привычно говорим о больших исторических событиях, о статистике, о массах людей, а здесь вдруг мы обнаруживаем одно конкретное лицо, конкретное имя, и это совершенно по-другому открывает перед нами этот сюжет.

Вот такие мемориальные знаки. Это буквально почтовая открытка с одним именем, которая привинчивается на стену дома.

С декабря 2014 года этот процесс идет. И что очень важно — так же, как с «Диссернетом». Казалось бы, какая связь? Совершенно разные вещи: «Диссернет», который занимается изучением научных текстов, и проект, который занят поиском адресов и размещением мемориальных знаков.

В обоих случаях инициатива намеренно отдана от организаторов людям. За каждым из этих мемориальных знаков есть живой человек, который является инициатором этого конкретного знака.

Это создает ситуацию, в которой организаторы проекта не составляют никаких списков, — точно так же, как с «Диссернетом». Кто выбирает эти диссертации, которые подлежат экспертизе? Люди, которые работают в «Диссернете».

Сначала проводится «ковровая» проверка, в ходе которой проверяется, сколько существует диссертаций у губернаторов, депутатов, или сколько диссертаций защищено в этом вузе или под руководством этого профессора. А потом мы из них выбираем такие, которые подвергаются экспертизе. То есть мы отдаем эту инициативу. На вопрос: «Почему вы проверили эту диссертацию, а ту не проверили?» — мы совершенно спокойно можем ответить: «Потому что есть люди, которые работают в "Диссернете" и этого захотели. Нашелся человек, который это сделал, вложил кусочек своего труда в общий объем, в общую большую кучу».

Точно так же и здесь. «Почему вы этот знак повесили на этом доме, а не повесили на том?» А потому что у нас есть заявка на этот дом, а на тот — нет. «Почему вы в этом городе работаете, а в том — не работаете?» Пришлите заявки из того города, и мы придем туда тоже.

Это создает чрезвычайно интересную ситуацию, когда мы можем опереться на инициативу большого количества людей, каждый из которых делает маленький кусочек работы.

Мы очень опасались. Есть проблема: если ты собираешься заниматься жертвами политических репрессий, ты должен заранее подумать о том, что ты будешь желать с палачами. Так устроены политические репрессии в России, когда организаторы нашего «Холокоста» потом оказались его жертвами. Для Европы это несвойственно, а для России — свойственно: те самые люди, которые создавали механизм репрессий, они же потом и оказались его жертвами.

Что мы будем делать, когда к нам придут толпы людей, которые захотят увековечить память этих палачей со словами: «А нашим дедушкам тоже полагается»?

Есть десятки тысяч людей, которые вполне реабилитированы и которым юридически ровно так же полагается, как и всем остальным. Что мы будем с ними делать? Как мы будем объяснять всем этим людям, которые придут к нам с этими словами, что они не должны этого делать? А они не пришли, и это удивительная ситуация.

Оказывается, что люди умнее, точнее и тоньше понимают, чем мы о них думаем. Эти толпы не пришли. На примерно 1200 собранных заявок есть штук пять, о которых мы можем сказать, что это имена, которыми не очень хочется заниматься. Это совершенно ничтожная цифра. Оказалось, что если мы отдаем эту инициативу, не хотим быть арбитрами, готовы довериться воле людей, которые вместе с нами работают, то это решает сразу множество довольно серьезных, в том числе моральных и идеологических проблем.

Сегодня уже точно можно сказать, что это гражданский проект, который превратился в гражданское движение: он двинулся по городам, он вышел за пределы Москвы. Началось все в Москве, в Петербурге, а дальше пошло, и сегодня довольно много городов, где уже висят эти таблички. Чрезвычайно много городов, где есть инициативные группы, которые на том или ином этапе этой работы. И это действительно ситуация, в которой гражданский проект превращается в гражданское движение.

Почему это происходит? Помните четыре совершенно разных варианта, которые я перечислял? «Синие ведерки», «Все в суд», «Диссернет» и «Последний адрес» — у каждого из них есть ясная и четко поставленная задача, есть простая мысль. В первом случае — давайте превратим всех, которые ездят с синими фонарями, в посмешище. Во втором — давайте замучаем их исками, когда речь шла о нарушениях на выборах. Давайте мы их опозорим, всех этих жуликов. У «Последнего адреса» гуманистическая идея: давайте вспомним человека и вернем этот фокус на конкретную жизнь. Обязательно такая задача есть у каждого проекта.

Всегда этот мотив довольно силен в эмоциональном смысле. Четыре разные темы — четыре эмоциональных выкрика, которые рождаются в душе человека, желающего этим заниматься. Всегда это группируется вокруг социальной сети и использует технологические возможности, которые в связи с интернетом у нас есть. Всегда есть общность людей, которые этим занимаются, которые чувствуют себя объединенными этой идеей.

Четыре разных варианта, четыре разных принципа, по которым люди объединены, но они всегда объединены. Всегда имеется возможность структурировать этот процесс и построить конвейер. Каждый раз по-своему, но она всегда есть. Всегда есть возможность собрать деньги.

Про это тоже надо сказать несколько слов. Эти проекты не требуют больших денег, потому что люди работают сами. Но стартовых денег они, несомненно, требуют. Это всегда начинается с краудфандинга, интернет-сбора, который требует перспективной и понятной базы.

Что такое «понятной»? Если вы хотите собрать деньги в интернете, вы должны ясно представлять и уметь спокойно и отчетливо объяснить, на что вы их собираете. Если у вас есть в руках ясное объяснение, значит, у вас появляется надежда на то, что ваш проект стартует.

И вот что чрезвычайно важно.

За каждым из этих проектов есть другая цель — гораздо более широкая и глобальная, гораздо более стратегическая, чем то первое, что вы провозглашаете, когда начинаете.

Если посмотреть на каждый из этих проектов, то в одном случае это борьба не с нарушением правил дорожного движения, а с сословностью. В другом случае это не механическое сутяжничество, а борьба за одно из важнейших прав — право на выборы. В третьем случае это война не с диссертациями, а с репутациями. И в последнем, четвертом случае, это история не про то, чтобы развесить железки по стенам домов, а про то, чтобы собрать вокруг этого людей, чтобы помочь людям начать разговаривать на эту тему, снова начать чувствовать эту память как часть своей жизни, научить их разговаривать с собственными детьми, научить их разговаривать друг с другом, просто сделать это темой для разговора. Это гораздо важнее, чем сами железки, которые висят на стенах.

Гражданские проекты становятся гражданским движением, если в них есть эти общие вещи.

Вопрос из зала:

— Вы в начале показали замечательную инициативу по диссертациям немецких господ. И результат — кто-то уходит в отставку. А у нас как? Какой результат, в сравнении с вашими западными коллегами, у нас получается?

Сергей Пархоменко:

— Что касается результата, мне есть что про это рассказать.

Глобальная разница заключается ровно в том, что репутация в одной стране имеет значение, а в другой — нет. История с «Диссернетом» превратилась в историю о том, что репутация имеет значение.

Собственно, это главное, что мы пытаемся заново с нуля доказать. Есть уже довольно значительное количество людей, которые лишились этих степеней. Есть побочный результат — мы нанесли довольно большой ущерб этому рынку. Во всяком случае, трэшевая часть этого рынка испытывает большие проблемы, потому что люди стали бояться этим пользоваться. Они понимают, что будет нехорошо и неприятно, будет позор, будут смеяться, будут пальцем показывать. Вроде ничего страшного, а с другой стороны, лучше обойтись.

Но, главное, конечно, не в этом. Главное — то, что мы помогаем людям снова начать про это разговаривать после многих десятилетий жизни, когда начинало казаться, что никакой репутации вообще не существует, что то, что с человеком происходило раньше, не имеет никакого значения, а зато теперь он другой, теперь мы можем не вспоминать, что с ним происходило вчера.

Конечно, это наследие несостоявшегося как следует перехода от коммунистического времени к посткоммунистическому. Россия не пережила люстрации по множеству понятных нам всем причин, и это привело к тому, что есть некое общее правило: «Лучше не вспоминать, назад не заглядывать, не интересоваться тем, что с человеком было раньше, потому что все мы такие».

Когда-то нужно было на каком-то примере начать разговор о том, что репутация все-таки есть как факт. Такое понятие должно существовать. Если с человеком что-то произошло в прошлом, он тащит это за собой всю жизнь, и это важно. Где-то должна быть точка входа в эту тему. Она оказалась такой, и мы очень рады, что за эти три с половиной года мы прошли через несколько разных этапов восприятия.

Сначала все смеялись, было очень весело, каждая публикация воспринималась как еще один веселый анекдот. Потом все соскучились. В какой-то момент мы начали получать реакцию: «Сколько можно? Ну хватит уже! Что опять, уже и так все понятно. Сколько же вы будете одно и то же…»

А потом все-таки пришло понимание, что разговор-то о другом. Разговор не про диссертации, а про качество людей, которые нас окружают, про эту самую репутационную катастрофу.

И очень важно, что на наших глазах это изменение отношения произошло. Мы прорвались через этап номер два — простого раздражения «поиграли и хватит».

Было интересно, проскочим или нет, удастся ли продавить дальше. Удалось, потому что люди начали понимать. В любом случае, это десятки тысяч людей, которые за этим постоянно следят.

Вопрос из зала:

— Вы показывали уровень, калибр людей, и что с ними потом произошло в Германии. Там один из самых известных политиков подал в отставку, не стал продолжать карьеру, она накрылась, это все переросло в другую область жизни. То, что я увидел сейчас, — что все эффекты, которых вы достигли, остались в этой же области. Я бы не назвал ее научной, такая псевдонаучная, околонаучная слепка диссертации. Вот был такой бизнес, потом этого бизнеса не стало, а в другие области, как в Германии, это не распространилось. Может быть, когда-нибудь это станет настоящим гражданским движением, а не междусобойчиком.

Сергей Пархоменко:

— Это станет по-настоящему гражданским движением в один простой долгожданный момент — в тот момент, когда это станет фактором при приятии решения избирателем.

Перед глазами человека, который останется один на один со своим избирательным бюллетенем в кабинке для голосования, в этот момент должна проноситься вся жизнь человека, имя которого написано в бюллетене.

Люди принимают какое-то решение, мы не настаиваем на том, какое именно. Если тебе по-прежнему нравится этот человек, если тебе нравится, что он такой отважный, такой широкий, и ему тоже захотелось быть доктором наук, — может, для кого-то это позитивный фактор, — пожалуйста. Но нам бы хотелось, что бы это кто-то вспомнил.

Это и есть репутация — когда кто-то в решительный момент припоминает разные обстоятельства из жизни человека, в том числе и такое. И в этот самый момент, мы надеемся, у человека в голове щелкает, что это на самом деле не научные проблемы, это не вопрос, как он написал свою научную работу, — это вопрос его отношения к жизни, его отношения к закону, к морали. Это просто степень его честности, порядочности. При голосовании человек об этом вспомнил, и в этот момент оно заработало.

Да, это произойдет нескоро, но произойдет. Эти вещи накапливаются, это никуда не девается. Происходит отложение информации, она не пропадает никуда — интернет все-таки вещь такая: один раз туда засунув что-нибудь, вы никогда это оттуда не вынете. В самом начале я же не зря показал эти картинки: на могиле у Якунина будет написано, что у него есть шубохранилище, — все, это останется с ним навсегда.

Вопрос из зала:

— Сергей, вы говорите, чтобы избиратель принял такое решение, он должен знать. А знает ли об этом избиратель, и откуда? Проходят выборы в местную думу, скажем, в Пензе, и вы говорите: этот человек, который баллотируется...

Сергей Пархоменко:

— Это очень правильный вопрос. Мы не приходим. Это тоже важный результат, которого удалось добиться, он заключается в том, что сайт работает, как в средневековом итальянском городе. На центральной площади был фонтан не для прохлады, а чтобы хозяйки со всего города ходили туда и набирали воды.

Именно так работает сайт «Диссернет» — любой желающий может прийти и набрать там воды. Там ежедневно выкладывается информация, она лежит в большом порядке, очень удобном для поиска, в том числе и для поиска в региональном разрезе. И мы знаем, что огромное количество людей в региональных изданиях ходят к нам искать своих. Это очень хороший процесс.

Приходят люди из Брянска и ищут там своих брянских. Приходят люди из Воронежа и ищут там свои воронежских. Находят и бережно, стараясь не расплескать, несут их в свою городскую газету.

Например, эффект от чарта «Топ 100 вузов» был совершенно грандиозный, потому что в каждом городе вышла в городской газете одна и так же история. «Четыре белгородских вуза попали в список "Диссернета". Шесть казанских вузов попали в список "Диссернета"». Не осталось ни одного города, где бы это не произошло.

И мы сегодня видим это на региональных выборах как уже существующую информацию и играющий роль фактор. Конечно, каждый из этих людей обязательно говорит, что «кто-то заплатил, кто-то заказал, я знаю этих врагов, которые это специально». Пожалуйста, пусть брешет, что хочет. Но одно, несомненно, остается, и сегодня это участвует во всех региональных выборах и в региональной жизни гораздо эффективней, чем в московской.

Вопрос из зала:

— Есть ли у вас статистика, сколько человек просматривает ваш сайт?

Сергей Пархоменко:

— Сайт просматривает не очень много народу, но очень большие вторичные републикации с него. Это в значительной мере не сайт для читателей. Конечно, есть какое-то количество людей, которые ходят почитать. Но это скорее профессиональный источник. Это больше похоже на специализированное информационное агентство, к которому обращаются журналисты из разных региональных изданий, чтобы набрать бесплатной и вполне уникальной информации.

«Диссернет» стал местом рождения нового контента, где каждый день появляется что-нибудь новенькое. Можно туда зайти, можно набрать, и мы отвечаем за базар.

Мы отвечаем в двух смыслах: во-первых, за качество информации, а во-вторых, в некотором роде мы юридически их прикрываем, — им не страшно. Это важнейшая вещь для российской прессы сегодня. Есть не так мало региональных изданий, которые и рады бы что-нибудь напечатать, но страшно. Поэтому они берегут те ситуации, в которых они могут сослаться на кого-нибудь. В этом смысле роль традиционных информационных агентств — Reuters, France Press — в России становится очень велика, потому что на них можно сослаться: «А че, это не я, у них там вышло, мы перепечатали, а че такого?»

Мы намеренно создаем ситуацию, в которой воронежской газете нестрашно, потому что они могут сказать: «А мы чего? Мы ничего, там лежит, не бейте нас, дяденьки». Хорошо! Пожалуйста, пусть они подходят к этому с этих позиций. Мы довольны этим резонансом — даже не тем, сколько читают, а тем, сколько берут.

Вопрос из зала:

— В России все вузы обязаны проходить аккредитацию, и есть целый перечень качеств, которым должен отвечать вуз. У вас есть какие-то взаимоотношения с министерством?

Сергей Пархоменко:

— Это чрезвычайно сложный вопрос. Есть поверхностная внешняя позиция министерства науки и образования, которая заключается в следующем: «Диссернет» — это вещь вредная и ненужная. Это было много раз сказано разными большими начальниками в разных интервью. Нам это не нравится, мы это не одобряем, это нам мешает, это уводит нас в сторону, и вообще, это ни за чем не нужно.

А есть второй слой взаимоотношений. И мы видим, что систематически конкретные решения, которые принимаются министерством науки и образования России, построены на наших материалах. Мы видим, как снимают ректоров, как меняют составы экспертных советов, как закрывают диссертационные советы и открывают другие, как лишают аккредитации.

Мы убедились, что есть еще один класс людей, которые ходят к нам на сайт систематически. Все чиновники делают это — они ходят в «Диссернет» и смотрят. И это очень хорошо.

Никто никогда в этом не признается, никто никогда вам не скажет, что «мы сняли этого ректора, потому что…» Ровно неделю тому назад новый ректор РГГУ заявил, что он создает комиссию, «которая будет заниматься чисткой профессорско-преподавательского состава РГГУ, с этой точки зрения», — сказал он, поставил запятую и добавил: «Без всякого "Диссернета"! "Диссернет" здесь будет совершенно ни при чем! Мы в "Диссернете" ничего брать не будем, смотреть туда не будем и пользоваться ничем не станем!»

Окей, хорошо. Сказал, молодец! Большое спасибо. А теперь он пошел на сайт, взял всю уже готовую сделанную работу, и сейчас мы увидим, как благополучно, ровно по этим материалам принимает решение эта комиссия, с криками: «Без всякого "Диссернета"!» И пожалуйста. Мы это видим, и мы цинично этому радуемся. Хотя на поверхности благодарности никакой не дождешься.

Вопрос из зала:

— У меня вопрос по поводу гражданского движения. Есть движения, которые универсальны в том, что касается целей и задач. А есть ли какие-то национальные особенности у движений, и как они организовываются в России?

Сергей Пархоменко:

— Пожалуй, я не знаю никаких специальных национальных особенностей. Я провел некоторое время в Штатах, пытаясь понять, как работают журналистские сообщества там. Очень много общего. Я не вижу особенной принципиальной разницы. Но, наверное, основная разница заключается в том, что существует моральная поддержка населения, которое следит за репутацией. И результат работы этих расследовательских сообществ падает на гораздо более благодатную почву. Люди это хватают и делают немедленно свои выводы.

В России приходится пройти через этап «ну и что?». Этапа «ну и что?» нет у наших американских коллег, потому что всем сразу понятно, что. Никто не задает этого дурацкого вопроса. А нам все-таки приходится сначала преодолеть стандартное к этому отношение, которое заключается в том, что «ну украл, все украли, а че такого-то?».

В этом, наверное, национальная особенность — нужно демонстрировать уж очень яркие, активные, заметные и понятные вещи, чтобы проломить пониженную чувствительность людей, которая существует.

А в остальном, по-моему, люди устроены точно так же.

Вопрос из зала:

— Мой вопрос связан с тем, что гражданские движения, о которых мы разговаривали, возникли на фоне протестов 2011 года. Эти гражданские движения основаны на среднем классе, а средний класс уменьшается. Сейчас будут выборы, население постепенно беднеет из-за кризиса. Людям приходится работать, меньше свободного времение. Можете рассказать ваши ощущения на ближайшие два года: будут ли развиваться гражданские движения, или они будут уменьшаться?

С. Пархоменко:

— Хороший вопрос. Спасибо.

Это может звучать цинично, но я бы сказал, что в данном случае, обеднение идет на пользу. Это дешевый и даже бесплатный способ в чем-то участвовать и относиться к себе с уважением.

Людям трудно жертвовать — нет денег. Им труднее помогать кому-то материально. Или у них времени, чтобы куда-то ехать, чем-то заниматься. А эта вещь простая, бесплатная, и она позволяет, дозировать свои усилия.

В «Диссернете» есть много видов разных работ. Хочешь, занимайся этим по полчаса в неделю, хочешь — по два часа каждый день. Ты можешь взять себе совсем небольшую долю работы и участвовать эпизодически, не вкладываться сильно. Мне кажется, что людям — есть такой класс людей — важно чувствовать, что они участвуют в важных делах, что они кому-то помогают. Они этим гордятся. Одни рассказывают про это. Другие, наоборот, про это молчат, но знают про это сами. Мне кажется, что в трудные времена такого рода вещи оказываются людям даже нужнее.

И это тоже важная вещь, когда ты обращаешься к своим потенциальным помощникам, — сказать им: «Если у вас есть деньги, мы будем очень рады, вот счет, пожалуйста, можете положить сюда, а если у вас нет денег, вы все равно можете нам помочь, потому что нам иногда нужно, чтобы в городе Пензе кто-то пошел в библиотеку Педагогического института и нашел такой-то текст, и вы можете нам помочь тем, что вы ногами пойдете в педагогический институт, запишетесь там в библиотеку, найдете этот текст, переснимете его мобильным телефоном и пришлете нам. И это будет такая же большая помощь, как и деньги, которые вы могли нам перевести, но не перевели».

Хорошо, когда ты предлагаешь людям эти возможности. В итоге это, может быть, и есть главная задача и даже главная польза от этого. Мы собираем людей, и они, включаясь в какое-то общее дело, потом сделают еще что-нибудь хорошее.

Получив один раз эту травму, один раз включившись в общую затею, они не выздоровеют от этого. И это очень хорошо.

Есть такой город — Санкт-Петербург, в котором произошли очень характерные вещи. В свое время весь город сражался со строительством новой штаб-квартиры «Газпрома». Весь Петербург восстал и требовал, чтобы не строили эту ужасную кукурузину. И действительно, им удалось это отменить. Это поразительная вещь!

Куда потом делись эти люди? Да никуда они не делись, они все есть.

Именно в Петербурге было колоссальное количество наблюдателей на выборах. Кто все эти люди и откуда они взялись? А это люди, которые первый раз занялись борьбой против чего-то, что уродует их город.

И в Питере потом было еще несколько случаев, когда образовывалось довольно большое количество людей — больше, чем в нормальном российском городе. А собрались они, созрели на этой самой первой истории. Может быть, человек, который в Пензе и в Казани нам помогает, потом еще что-нибудь хорошее сделает, потому что у него появляется этот навык. Он учится получать удовольствие от вещи, которую он сделал: кому-то помог, в чем-то поучаствовал — в какой-то большой истории. Он наполняется важным чувством. Так что, может быть, и хорошо, что людям становится труднее просто платить, потому что это самый дешевый способ участия. Когда делать ничего не хочется, времени тратить неохота, «давай, я просто денег дам».

Вопрос из зала:

— У меня вопрос по содержанию той информации, которая к вам поступает. Примеры, которые вы приводили, касались людей, которые защищали фальшивые диссертации для престижа, для карьеры вне академической сферы. Как обстоит дело с фальшивыми диссертациями, которые защищаются для продвижения внутри академической сферы?

С. Пархоменко:

— Тут есть несколько соображений. Одно — что нужно разделить академическую сферу и педагогическую. Про педагогическую сферу мы теперь много знаем — там все ужасно. Действительно, количество ректоров, количество завкафедрами, деканов, директоров школ — это что-то совершенно невообразимое. Там происходит полный ужас по части защиты диссертаций.

Что касается собственно академической, то есть научно-исследовательской среды, то все-таки мы заняты только формальной стороной дела. Мы не умеем отличить хорошую диссертацию от плохой, принципиально за это не беремся и ни за что в это не влезаем.

Мы знаем, что диссертация нашего премьер-министра Медведева с нашей «диссернетовской» точки зрения совершенно доброкачественная — в ней ничего не украдено. Означает ли это, что это хорошая диссертация? А черт его знает.

Это должны сказать не мы, а другие юристы с юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Это научное сообщество должно это сказать.

Кандидатская диссертация Рамзана Кадырова безупречна с точки зрения «Диссернета». Но она битком набита уравнениями Колмогорова. То есть человек, который ее писал, был с большим чувством юмора: он нам послал привет таким образом.

Он в диссертацию, посвященную экономическим расчетам в строительной промышленности, насовал уравнения Колмогорова на каждой странице по три штуки. Но мы ничего не можем с этим сделать. Мы можем только сказать, что она не ворованная, она написана заново. А теперь пусть научное сообщество займется этим и скажет, что это хорошая диссертация или плохая, уместны ли там уравнения Колмогорова. И вообще, что с этим делать. Может, сразу надо академика давать за эту диссертацию?

Мы не пытаемся заменить собой научное сообщество, у нас это точно не получится. И это точно должны делать люди внутри самой среды. Мы можем собрать только самый верх, только ворованное, а не глупое, не бездарное и не вторичное — в этом мы ничего понять не можем.

Реплика из зала:

— Что здесь все уцепились за диссертации? Меня больше всего поражают зачатки движений «Синие ведерки», «Все в суд!». Я считаю, это обнадеживает.

Сергей Пархоменко:

— Но это одни и те же люди!

Реплика из зала:

— Я понимаю, что это одни и те же люди, но это и есть зачатки движения. И я считаю, что это даже интереснее, чем разоблачение.

Сергей Пархоменко:

— Это то самое, что я хотел до вас донести. Я очень рад, что вы обратили на это внимание. Да, это одна система.