Проект «Диссернет» – вольное сетевое сообщество, проводит общественную экспертизу кандидатских и докторских диссертаций, защищенных в российских научных и образовательных учреждениях с конца 1990-х годов. Максимально широкое обнародование результатов таких экспертизм является одной из задач проекта. В 2019 году проект «Диссернет» выдвинут на соискание Премии Егора Гайдара в номинации «За действия, способствующие формированию гражданского общества».

Ориентировались ли вы при создании проекта «Диссернет» на какие-то аналоги? Например, на немецкий проект VroniPlag?

Сергей Пархоменко: Немецкий проект — это действительно большая история, известная на весь мир. У них были большие успехи и громкие дела. Они обнаруживали так называемые плохие, списанные диссертации у огромного количества важных немецких деятелей, в том числе нескольких министров, а министр обороны по этому поводу был вынужден уйти в отставку. Немцы этим знамениты. Но проблемой плагиата, даже если нет какого-то цельного проекта, озабочены научные сообщества во многих странах. Например, в Израиле и в США тоже ведется такая работа. Время от времени собираются целые международные конференции по проблемам научной этики, плагиата, борьбы с плагиатом. Наших представителей туда много раз приглашали. В общем, это вполне всемирное движение. Все научные сообщества озабочены тем, чтобы в них сохранялась этическая чистота.

Но по сравнению с тем, что происходит там, российская ситуация гораздо более тяжелая и гораздо более грубая. В России речь идет о случаях огромного и невероятно наглого плагиата, когда бывают украдены целые диссертации, от первой и до последней строчки, когда, по существу, берется чужая работа и в ней просто переклеивается титульный лист. Теперь мы уже начинаем понимать, что в некоторых других постсоветских государствах это тоже возможно — и в Украине, и в странах Центральной Азии. Но нигде больше ничего похожего, конечно, увидеть невозможно. Потому что во всем мире существует традиция очень внимательного наблюдения за тем, чтобы еще со школьных лет человек отучался от заимствований и уважал чужую интеллектуальную собственность. В России этого всего нет. Мы с вами прекрасно знаем, что списывают школьники, списывают студенты, списывают преподаватели и у школьников, и у студентов. Потом со временем это превращается в огромные кражи на уровне диссертаций.

Андрей Ростовцев: Академическая нечестность, действительно, существует в любой стране. Только в разных масштабах. Можно вспомнить ситуацию в Венгрии с фальшивой диссертацией президента Пала Шмитта. Там журналисты проводили анонимное расследование в течение года и после сделали из этого большую историю. Президент лишился своего поста, был большой скандал, на журналистов оказывалось огромное давление. Были аналогичные случаи в Хорватии. Но это не развилось в такую проектную деятельность. Почему? Я уверен, тут очень много случайностей. Но если чуть-чуть поспекулировать на этой теме, то можно сказать, что в России сложилась уникальная ситуация, когда масштаб академической нечестности достиг таких размеров, что это стало опасно для общества. Это не просто абстрактная борьба с двумя-тремя липовыми диссертациями, а настолько масштабное явление во всех отраслях, что оно представляет собой уже и технологическую, и социальную опасность.

Андрей Заякин: В России сошлись два обстоятельства: случайная, тщательная, высококачественная и внезапная (по историческим меркам) оцифровка в РГБ всего диссертационного барахла с глубиной в 20-30 лет, и отсутствие механизмов, которыми общество могло бы контролировать тех непонятно откуда взявшихся людей, которые почему-то называют себя министрами, депутатами и чиновниками. При наличии в стране политики, прессы, выборов и суда проект типа «Диссернета» был бы уделом сумасшедших текстологов или злокозненных профессоров, которые ищут плагиат друг у друга. Перечисленные четыре механизма, если бы они работали, практически полностью удовлетворяли бы потребности общества в гражданском и репутационном контроле, и потребность в проекте типа «Диссернет» была бы сильно ограничена.

Есть ли в этой ситуации отголоски специфического советского наследия?

Сергей Пархоменко: Конечно. Мы прекрасно знаем, что и в советское время индустрия ворованных диссертаций процветала. Точно так же существовала индустрия диссертаций, написанных на заказ для других людей. Что изменилось с тех пор, это то, что в конце 1990-х годов произошла компьютеризация всей системы, появилось огромное количество оцифрованных текстов, появилась техника. То, что раньше нужно было резать ножницами и клеить клеем, теперь делается с помощью компьютера и мышки. Соответственно, появились и инструменты поиска. Так что разница чисто технологическая. А существо дела, психология, отношение и подходы людей изменились не сильно. Это большая иллюзия, что в старые добрые времена ничего подобного не было, а теперь смотрите, что творится.

А в чем изначально причина? В отсутствии института авторского права?

Сергей Пархоменко: Нет, авторское право ни при чем. Вопрос совершенно не в этом. Вопрос в том, что ученая степень в России, как и в Советском Союзе, является элементом престижа. Никто не ждет от диссертации каких-то больших научных открытий и новаторских идей. На самом деле в научной среде и тогда, и теперь существовало ясное понимание, что наука — отдельно, а диссертации — отдельно. Не в диссертациях делаются открытия. Не в диссертациях люди объясняют друг другу какие-то невероятные научные идеи. Диссертация — это просто технический документ, с помощью которого человек получает звание. Надо ее написать, сдать и забыть. Так что вопрос не в авторском праве, а сугубо в административных делах.

Более того, сейчас эта тенденция не только сохранилась, но и расцвела. Диссертации нужны людям для совершенно побочных целей — чтобы продвигаться по карьерной лестнице, чтобы получить заветное назначение или — что в последнее время особенно важно — чтобы получить какую-то престижную вещь, которую принято иметь написанной на своей визитной карточке, в своем послужном списке, в своей биографии и так далее. Особенно это важно для разного рода политиков, для людей, которые хотят быть депутатами и занимать какие-то публичные должности. Для них это так же важно, как дорогие часы, дорогая машина, дорогой костюм и дом на Рублевском шоссе. Частью этого джентльменского набора является и научная степень.

Андрей Заякин: Советское наследие тут проявляется в безмозглости большинства представителей так называемых социальных наук в России. Откуда им быть другим, если в течение семидесяти лет у них вместо экономики была марксистская политэкономия, вместо права — пролетарская законность, вместо политологии — краткий курс ВКП(б), вместо философии — диамат, вместо социологии — истмат. Поэтому очищение российских университетов от диссероделов — это не просто шпилька жуликам. Мы должны прекратить воспроизводство совкового убожества и попытаться наверстать те сто лет, которые Россия оказалась оторвана от цивилизации в сфере социально-гуманитарных наук.

Как наиболее эффективно регулировать вопрос плагиата? Объяснять на ранних стадиях студентам, что это такое и почему это неправильно? Или должен быть какой-то контроль над производством академического знания?

Михаил Гельфанд: Прежде всего, научная нечестность не сводится к плагиату. Это лишь самое простое, самое яркое проявление, которое легко поймать. Но есть более опасные проявления научной нечестности, скажем, фальсификация исследований. Мы это часто видим в диссертациях, причем не только в экономических, когда меняется регион, меняется время, а все статистические данные сохраняются — ясно, что это чистый подлог. Но такого же рода вещи мы видим, к сожалению, и в медицинских диссертациях, когда меняется болезнь, меняются лекарства, а все результаты анализов сохраняются. Это опаснее. Потому что, если человек подделал цифры в своей диссертации, то нет никаких оснований надеяться, что он не подделает цифры в клинических испытаниях. Это действительно очень серьезно.

Если говорить чисто про плагиат, то это вещь, которая легко ловится, тем более если сделано халтурно методом вырезания ножницами или переклеивания титульного листа. С этим надо бороться как можно раньше. Но тут есть два осложнения. Первое — низкое качество учебных планов во многих университетах, когда есть предметы, которые либо вообще не воспринимаются студентами как полезные, либо могли бы быть полезными, но очень плохо преподаются. И ясно, что студент по такому предмету будет списывать, потому что нет никакого стимула делать добросовестно. А второе осложнение — в России начальство традиционно воспринимается как враг. В этой ситуации дать списать или не сообщить, когда твой приятель списал, — это гражданская доблесть, а, наоборот, сообщить, что кто-то списал или подделал, — это стукачество и очень социально не одобряется. В Соединенных Штатах, скажем, наоборот, считается правильным преподавателю сообщить, если что-то такое происходит и ты это заметил. Там это воспринимается как проявление гражданской активности в положительном смысле.

Поэтому надо объяснять даже не студентам, а еще и школьникам, что списывать нехорошо. Но если это объяснять голословно, то это мертвому припарки — все равно будут списывать. А в российской ситуации, когда у очень многих и преподавателей, и даже руководителей университетов разного уровня, вплоть до ректоров, собственные диссертации списаны, это будет еще и немножко лицемерием. К этому даже никто серьезно относиться не будет. Поэтому на вид проблема очень простая — списал или нет, но на самом деле она комплексная.

Андрей Ростовцев: Я бы сказал так, что в любой комплексной системной проблеме не бывает одного рецепта, как от нее избавиться. То, что студентам надо объяснять, это правильно. И так делают во всех цивилизованных странах. То, что студенты должны на входе подписывать бумагу, что любой плагиат — это преступление, это тоже распространенная практика. Но главное, с моей точки зрения, это общая атмосфера в стране. Я люблю на своих лекциях показывать слайд эту тему — сравнение распространения академической нечестности среди балтийских стран и индекса восприятия коррупции. И там видно, что мы живем в разных мирах. У нас этот индекс в десятки раз выше, чем у самой плохой страны Балтийского региона. Вот, собственно говоря, истоки того феномена, о котором мы говорим. Если страна терпит и даже защищает коррупционеров, то что уж говорить об академической честности? Или, например, мы часто упоминаем, что огромное количество ректоров университетов получило свое место, предварительно купив сделанную на заказ диссертацию. Ну и что вы хотите тогда от тех студентов, которых они будут учить?

С одной стороны, академическая честность — проблема сугубо внутринаучная. С другой стороны, получение степени — это своего рода социальный лифт, и эта проблема погружена в социальный контекст. Как вы для себя осознаете цель «Диссернета»? Это очищение науки от лишних инородных элементов, или это какая-то другая социальная значимость — разоблачение должностных лиц и прочее?

Михаил Гельфанд: У «Диссернета» официально заявленной цели нет. «Диссернет» — плоское сообщество, и там у разных людей цели могут быть вполне разными. Кому-то это интересно, действительно, как очищение среды, кому-то это интересно как некоторая попытка социологии — понять, что вообще делается, для кого-то это представляет скорее журналистский интерес — какие-то яркие кейсы, заметные люди. Но если посмотреть статистику «Диссернета», то большинство фигурантов наших заявлений — это незаметные люди, совершенно непубличные — преподаватели или мелкие чиновники. И цель не в том, чтобы конкретного Ивана Ивановича или как можно больше Иванов Ивановичей лишить степеней. Цель — в первую очередь, разорить фабрики, которые это делают. Есть известное положение, что, если лишены степени два человека, защитившиеся в каком-то диссертационном совете, то работа этого совета приостанавливается, а сам он потом закрывается. И через этот механизм отзыва степени иногда удается закрывать какие-то выдающиеся диссерорезные фабрики. Они потом пересобираются в другом составе, там много чего происходит, но тем не менее.

Андрей Заякин: Просто другие механизмы не работают. Процедура лишения ученой степени — единственная, которую может запустить любой гражданин как actio popularis, независимо от того, ущемлены его собственные права или нет.

Сергей Пархоменко: Для меня, например, это еще и вопрос очень эффективного теста. Условно говоря, для того, чтобы понять, что представляет собой тот или иной чиновник, депутат, губернатор, министр, генерал, священник, да кто угодно, обычно нужно потратить очень много труда. Нужно устроить какое-то большое расследование — изучить множество документов, разных событий, высказываний этого лица и так далее. Но оказывается — это выяснилось с годами существования «Диссернета» — существует очень простой и эффективный тест. Если у этого человека есть диссертация, надо изучить ее, и все станет понятно — насколько этот человек честный, порядочный, насколько он серьезно относится к своей репутации, насколько он уважает закон, в конце концов, насколько эффективно он управляет своими подчиненными и так далее.

Это как анализ крови. Когда врач колет вас в палец и берет каплю вашей крови, он по этой капле узнает о вас много интересного: как работают ваши почки, ваша печень, ваш желудок и разные другие органы. Так и здесь. Мы изучаем диссертацию и историю того, как человек получил ученую степень. И понимаем по этой капли крови очень многое. Например, берем некоего губернатора и обнаруживаем, что его диссертация полностью украдена, от первой и до последней строчки. Что мы можем из этого заключить? Например, что он жадина и лопух, потому что он купил дешевый, плохой товар. Что он не сумел проследить за своим подчиненным, которому наверняка дал большую сумму, чтобы тот купил ему диссертацию, а он подсунул ему эту дрянь. Вот так он и управляет своей областью, вот так он и мосты строит, и дороги, вот так он и устраивает конкурсы на разного рода застройку и так далее.

Почти все основатели «Диссернета» принадлежат к естественно-научному сообществу. Но кажется, что именно в этой области плагиата должно быть сильно меньше по отношению к гуманитариям — или нет? Где больше возможностей для нечестности?

Михаил Гельфанд: Возможностей для нечестности — везде одинаково. Кроме того, списанные диссертации в естественных науках тоже бывают — я такие видел и в биологии, и в медицине. Естественно, много списанных диссертаций в экономике, и тут дело, может быть, даже не в том, что легче списывать, а в том, что в какой-то момент стало престижно быть кандидатом или доктором экономических наук, вроде ты видный экономист, можешь быть каким-нибудь начальником. По статистике, да, больше списывают в гуманитарных и общественных науках, хотя медицина тоже в топе, что страшновато, конечно.

Андрей Ростовцев: Мы знаем, как эти науки распределены. На первом месте — экономика, второе и третье место делят педагогика и право. И тут уместно сказать, что мы видим здесь, как в зеркале, картину того, что у нас происходит ежедневно. То есть у нас в стране деградирующая экономика, разрушенное образование, растоптанное право. Эти вещи очень тесно связаны. Потому что именно в этих областях экспертное научное сообщество ослаблено или даже практически отсутствует. И, наоборот, в естественных науках все выглядит довольно прилично.

Не думали ли вы о том, чтобы расширить ваш проект — как-то активнее выходить в просветительское поле, делать какие-то курсы, вести просветительскую работу на тему академической честности?

Михаил Гельфанд: На самом деле, я не согласен, что мы этого не делаем. Мы довольно часто читаем лекции про «Диссернет», публикуем массу текстов. Идея, что списывать нехорошо, в исполнении «Диссернета» или со ссылкой на «Диссернет» звучит из каждого утюга. К этому мы приучили. За пять лет нашей работы количество защищенных диссертаций упало в два раза. Конечно, это не только деятельность «Диссернета», тем не менее, я думаю, что списанная диссертация перестала быть элементом престижа, а стала, наоборот, уязвимостью — и этого, по всей видимости, добились мы.

Андрей Ростовцев: Я совсем недавно узнал, что в Википедии есть такое понятие — авторитетный источник. Это такой источник, ссылка на который делает информацию достаточно подтвержденной, уже больше ничего не нужно. То есть если указан такой источник, эту информацию менять нельзя даже редактору Википедии высокого уровня. Так вот, «Диссернет» вошел в число авторитетных источников Википедии. Их не так много. А другой пример: сейчас проходят выборы в Российскую Академию Наук. Первое, о чем справляются люди: а этот кандидат есть в «Диссернете»? И, действительно, там сейчас очень много драматических сюжетов, когда университет сначала человека рекомендовал, скажем, в членкоры, а теперь отзывает свою рекомендацию, глядя на информацию в «Диссернете».

С другой стороны, совместно с рядом издательств мы создали совет по публикационной этике в России. И там как раз представлены и «Диссернет», и сообщество «Анлиплагиат». Довольно сильный коллектив. Он занимается тем, что объясняет редакторам и издателям научных журналов, что такое редакционная этика. Совсем недавно мы устроили встречу для редакторов научных журналов Российской Академии Наук в Москве, на которую приехали даже с Камчатского края. Это меня потрясло: насколько волнует тема, насколько люди понимают ее важность, что приезжают для того, чтобы послушать несколько часов, впитывают все, как губка.

Действительно, то состояние, в котором находится большинство научных журналов, далеко не то что от совершенства, а просто от какого-то среднего уровня. Для нас обычная ситуация, когда университет выпускает вестник и предлагает какому-нибудь своему доценту: «Ты сейчас не очень загружен, поработай главным редактором». А он никогда этого не делал. К нам, например, такие редакторы часто обращаются: «Мы ничего не понимаем, вы нам напишите, что надо делать, но не больше страницы». Но если взять мировые стандарты и высокоцитируемые мировые журналы, то там, конечно, редакторская культура выращивается годами. Редактор научного журнала — это целая профессия. И то, что у нас, это все равно что сказать: «Я не знаю, что такое математика, но вы мне на полстранички напишите, чтобы я знал, что делать».